Оправдание метафизики?

Как возможна метафизика? Этот вопрос со времен Канта задают себе все те, кто в той или иной степени ей сопричастен. Впрочем, один и тот же вопрос может иметь совершенно разный смысл и содержание применительно к разным познавательным ситуациям и разным эпохам мысли. Для немецкого мыслителя, поставившего перед собой грандиозную задачу определения возможностей и границ чистого разума, вопрос о возможности метафизики как теоретически легитимной формы деятельности органично вытекает из его исследовательской стратегии. Фигурально говоря, если бы в «Критике чистого разума» этот вопрос эксплицитно не стоял, то он (вопрос о возможности метафизики) «поставил бы сам себя» в «теле» кантовских рассуждений. Можно соглашаться или не соглашаться с тем ответом, который дал на свой вопрос кёнигсбергский затворник, но несомненна сама фундаментальность этого вопроса для «Критики чистого разума».

Как цитировать:
ГОСТ
Халапсис А. В. Нуждается ли метафизика в оправдании? / Алексей Владиславович Халапсис // Перспективи. Соціально-політичний журнал. – 2011. – Т. 48, №2. – С. 173–176.
Chicago/Turabian
Halapsis, Alex V. “Nuzhdaetsya li metafizika v opravdanii? [Whether metaphysics needs justification?].” Perspectives 48, no. 2 (2011): 173–76.

Скачать статью в формате PDF.

Однако «вырвавшись» за пределы трансцендентальной философии своего автора, кантовский вопрос стал, так сказать, «жить своей собственной жизнью», в чем-то содействуя самосознанию и самоопределению метафизики, а в чем-то, рискнем утверждать, препятствуя этому. В чем заключается это препятствие?

Редкая работа, посвященная метафизике (по крайней мере, написанная автором, прямо определяющим свою метафизическую принадлежность), обходится без обсуждения этого вопроса. Стремление к четкому определению познавательных возможностей и статуса научной дисциплины может только приветствоваться, но тот факт, что подобным вопросом задаются слишком часто, заставляет заподозрить, что дело здесь не только и не столько в научной этике, сколько в чем-то другом, лишь по видимости схожем со стандартными процедурами научного дискурса. Какой-то болезненностью веет от попыток в очередной раз, проделав головокружительные трюки спекулятивных умозаключений, прийти к выводу, что метафизика все же возможна, что она все же имеет отношение к познанию, что она все же нужна и т.д. и т.п. Откуда такая неуверенность?

Как часто, к примеру, биологи задают вопрос: «Как возможна биология?». Не очень часто. Не часто подобного рода вопросы мучают и представителей других наук. И ведь дело не в том, что их предметы, в отличие от предмета метафизики, всегда четко и однозначно определены, или что среди самих ученых не ведутся дискуссии по поводу возможностей, эпистемологических и методологических оснований их наук. Можно говорить лишь о том, что в некоторых науках такие дискуссии более острые, в других – менее, но всеобщего консенсуса нет, пожалуй, ни в одной из них. И, тем не менее, вопрос о возможности своих наук ученые почти никогда не ставят.

Почему же эта тема столь важна для метафизики? Допустимо предположить два основных варианта ответа: либо предмет метафизики настолько кардинально отличается от предметов иных наук, что его обоснование представляет собой самостоятельную метафизическую же проблему, либо метафизика по своей «природе» более других дисциплин склонна к самоанализу. Рассмотрим эти варианты.

Известный представитель метафизического неоклассицизма Эмерих Корет обращает внимание на то, что в отличии от эмпирических наук, «предмет» метафизики не является опытно предданным, а обнаруживается в рефлексии, т.е. лишь благодаря метафизическому же мышлению предмет метафизики становится тематически определенным [2, С. 25-26]. Однако он упускает из виду, что помимо эмпирических наук, чей предмет, с этим можно согласиться, действительно преддан в опыте, существуют и науки, чей предмет также как и предмет метафизики, в опыте не задействован как данность. Например, науки исторические. Хотя история как таковая имеет аподиктичную достоверность для мыслящего Я (подробней об этом см.: [3, С. 56-71]), сама по себе история как процесс не дана непосредственно, а постигается лишь в результате рефлексии (как и предмет метафизики). Еще более показательны в этом смысле науки математические, ведь если предмет изучения историка – общество – хотя бы явлено в одном из темпоральных срезов времени – настоящем, то математические объекты присутствуют в познании лишь как абстракции; в этом смысле, математика гораздо более абстрактная наука, нежели метафизика, поскольку она не предполагает даже принципиальной возможности наполнения своих абстракций реальным содержанием (я имею в виду саму математику, в своем «чистом» виде; вопрос о конкретно-научном смысле математических моделей, используемых теми или иными науками, сейчас не будем затрагивать).

Метафизика представляет собой рефлексивную сферу мысли, поэтому ей как бы по статусу положено заниматься осмыслением своих собственных предпосылок. Это кажется вполне естественным. Но как обосновывается предмет метафизики? Здесь царит полнейший произвол, из чего можно было бы сделать вывод, что тот или иной автор обоснования озабочен не столько самой метафизикой, сколько задачами собственного исследования.

Вот, например, для обоснования предмета метафизики обращаются к необходимости осмысления бытия. Бытие же, в свою очередь, выводится из человеческого вопрошания бытия, под это подводятся многочисленные словесные конструкции, подкрепленные более или менее вразумительными рассуждениями, но за всем этим стоит одна идея: бытие доказывается тем фактом, что человек о нем думает. «Бытие есть потому, что я думаю о бытии» – и эта мысль провозглашается чуть ли не основой метафизики и ее оправданием! Что же может доказать сама чистая мысль? Бытие? Но когда Декарт формулирует свое доказательство бытия Бога в ходе развертывания процедуры cogito, разве он не формулирует проблему гораздо более четко, ясно и, главное, гораздо убедительней? Ведь то, что человек открыт бытию, далеко не ясно с очевидностью, причем не только нельзя доказать, что каждый человек открыт бытию, но и то, что два человека, говорящие о бытии, имеют в виду одно и то же. Когда же Декарт говорит об идее Бога, его мысль вполне конкретна, однако ведь мало кто серьёзно считает, что французскому мыслителю действительно удалось из идеи Бога доказать факт реального бытия Бога. Получается парадокс: те, кто указывает на недостаточность оснований в рассуждениях Декарта, сами пытаются доказать бытие как нечто реальное (даже как высшую реальность), опираясь лишь на проблематичную «открытость» человека этому самому бытию, т.е., в конечном итоге, на мысль о бытии. Немудрено, что метафизика, подкрепленная таким шатким основанием (по сути, это весьма неочевидная и далёкая от картезианской ясности (которая хотя бы в принципе может претендовать на аподиктичность) онтологизация концептуализаций), оказывается в высшей степени проблематичной! В итоге, вместо обоснования метафизики теоретик ее лишний раз дискредитирует.

Такие разговоры не столь безобидны, как могут показаться на первый взгляд, ибо философ, поднимая эту тему, направляет метафизику по заведомо скользкому пути, неудачи на котором придаст ей имидж занятия весьма сомнительной продуктивности (можно ли серьезно относиться к охоте за собственной тенью?). Ведь, в сущности, задавая вопрос о возможности метафизики, теоретик берется за задачу обоснования метафизикой самой себя.

Многие философы начинают с обоснования метафизики, но на этом же и заканчивают. Отсюда идут и сентенции в стиле того, что философия занимается философствованием, самообоснованием и т.д. и т.п., сентенции, которые вряд ли создадут о философии хорошее мнение среди непосвященных, да и самих представителей цеха изрядно дезориентируют. Обоснование ради обоснования, метафизика ради метафизики, предмет философии – она сама… И эти тезы считаются вершиной философской рефлексии! Простая мысль, что целью любого познания является достижение истины (применительно к данной познавательной ситуации и конкретным задачам исследования), кажется слишком тривиальной, чтобы ее могли озвучивать нынешние жрецы от философии. В итоге, такие псевдообоснования демонстрируют лишь нищету философии, вернее, нищету современной философии, которая терпит подобного рода «защитников», и нищету этих последних, которые готовы ради пафосных фраз и шокирующих заворотов мысли предать любовь к мудрости, любовь к истине

Задача обоснования метафизики могла ставиться и рассматриваться с полной серьезностью в классическую эпоху (например, во времена Канта), но она потеряла свою эпистемологическую привлекательность уже в веке двадцатом. Сначала Бертран Рассел со своим парадоксом, ставящим под удар основания самой строгой из всех наук – математики, затем Курт Гёдель со своей теоремой о неполноте, потом Нильс Бор с принципом дополнительности… Нравится это кому-то или нет, но наука есть занятие, которое могут обосновать лишь полученные в ходе процесса занятий ею результаты, а чистые и абстрактные рассуждения никакой практической пользы не имеют. Это, так сказать, стандартная ситуация; если же брать «особые случаи» – здесь и подавно. Что квантовую механику не понимает никто, заметил как-то Ричард Фейнман, и эта мысль не вызвала особых возражений. И что же? Хотя не только ее основания, она и сама будучи непонятной (специалистами!) как теоретическая конструкция, в практическом плане, тем не менее, дает замечательные результаты, причем такие, что Нобелевский лауреат по физике Стивен Вайнберг, например, отмечает, что если в ближайшем времени будет создана Единая теория, то квантовая механика в неё войдет практически в неизменном состоянии [1].

Итак, отсутствие теоретического самообоснования никак не может считаться пороком той или иной науки, это обычная ситуация (в этом убеждает нас Гёдель), а в некоторых случаях (что видно на примере квантовой механики, да и самой квантовой теории), не только отсутствие эпистемологических обоснований, но даже отсутствие понимания концептуального смысла (как некоего аналога научной онтологии) познавательной модели не препятствует практическому и эффективному её использованию. Конечно, квантовая теория – это крайний случай, и все же сам факт показателен.

Хотя корни позитивизма уходят в английский эмпиризм (а в каком-то смысле еще дальше – в средневековый радикальный номинализм), подлинным родоначальником позитивизма выступил не Огюст Конт, а Иммануил Кант, который впервые столь методически последовательно и философски виртуозно сопоставил «науку» и «сферу возможного опыта». Из кантовского учения же и вытекало, что поскольку и метафизика и теология исследуют вопросы, выходящие «за» пределы опыта (в кантовском понимании слова «опыт», ибо в ином смысле можно говорить и о теологическом, и о метафизическом опыте [2, С. 29-30]), то обе они оказываются «вне» науки, что Конт уже фиксирует в своей известной стадиальной схеме.

Гегель прекрасно осознавал опасность, которую кантовская модель научного познания представляет для философии в целом, поэтому в своих работах (начиная с «Феноменологии»), словом «наука» он именует как раз философию. Соответственно, если Кант искал идеал научного познания в современном ему естествознании, а философские дисциплины (та же метафизика) проходят у него процедуру «проверки на научность», то для Гегеля наоборот, философия (правда, лишь та, которая представляет собой Систему) оказывается наукой, так сказать, par excellence, а частные науки, в том числе, и естественные, оказываются науками лишь постольку, поскольку подчиняют себя задачам этой Науки. Впрочем, после смерти Гегеля возобладал кантовский подход к этому вопросу (как в версии позитивизма, так и в неокантианстве).

Куда же двигаться метафизике? Мне представляется, что, во-первых, необходимо признать бесперспективность попыток обоснования метафизикой (как и философией в целом) самой себя, своего предмета и т.д. Лучшее обоснование – это способность эффективно решать поставленные проблемы. Кем поставленные? В широком смысле, проблемы ставятся обществом, культурно-исторической ситуацией, сквозь призму которой та или иная тема (проблема) оказывается актуальной или нет. Поэтому не может быть в прямом смысле «вечных тем», равно как и «окончательных ответов», и даже уважение к классикам прошлого не может служить поводом и оправданием некритичного восприятия их идей.

К тому же следует иметь в виду, что ответы философов прошлого были даны в познавательной ситуации, отличной от той, которая имеет место «сейчас», аналогично тому, что ситуация «сейчас» будет отличаться от той, которая будет «завтра». Но это означает не то, что все ответы ошибочны и условны, а то, что в процессе роста знания изменяется смысл как ответов, так и самих вопросов; именно это и имел в виду Гегель, иронизируя над намерением рассматривать историю философии лишь как «галерею мнений».

Во-вторых, необходимо отказаться от намерения «раз и навсегда» определить границы как метафизики, так и человеческого разума в целом. Я не утверждаю, что возможности разума безграничны, однако эти возможности лишь отчасти онтологичны, а в остальном ­ культурно-историчны; из этого, в частности, следует для метафизики важнейший вывод: подобно тому, как современные ученые легко решают задачи, которые были не под силу их предшественникам, современная метафизика может браться за решение проблем, с которыми не смогли совладать великие мыслители прошлого.

Такой вывод может показаться чрезмерно самонадеянным, однако он полностью соответствует духу метафизики как науки. Смысл же науки заключается не в том, чтобы давать окончательные ответы, а в том, чтобы стимулировать и направлять рост знания. Та метафизическая концепция эффективна, которая в состоянии предлагать оригинальные ответы на фундаментальные вопросы и при этом создавать работоспособные модели исследуемой реальности. Метафизика не может быть не только галереей мнений, но и собранием древностей. Ее жизнеспособность напрямую зависит от того, насколько она адекватна запросам современности. Иными словами, обоснование метафизики – это не то, что может «существовать само по себе», вне зависимости от конкретных форм и предметности метафизического дискурса. Обоснование метафизики может быть дано лишь «изнутри» самого дискурса, в ходе его развертывания. Разговоры о том, чтó такое метафизика и зачем она нужна, имеют смысл лишь как подготовительные процедуры, которые вводят неосведомлённого в курс дела, помогают ему освоиться в нём, либо же для демонстрации некоего кредо (скажем, метафизик демонстрирует коллегам таковыми рассуждениями свои исходные установки, которые важны для понимания сути его собственного подхода).

Казалось бы, это и так должно быть очевидно, но вновь и вновь поднимаются вопросы о «метафизике вообще» так, как будто бы она пребывает в каком-то волшебном царстве оторванных от жизни абстракций; соответственно, «законы» этого «царства» пишутся на манер законов утопий: они прекрасны, совершенны, и единственная загвоздка состоит в том, что «существуют» они только в фантазии своих авторов. Не следует игнорировать и недооценивать метафизику (она с успехом пережила не одно поколение своих «могильщиков»), однако и идеализировать её также не стоит. Она такая какая есть – со своими творческими озарениями и со своей косностью, со своими эвристичными прорывами и со своим топтанием на месте… Те, кто ещё вчера делал из метафизики пугало, уже сегодня пишут с неё икону. И то, и другое одинаково чуждо метафизике. Великие мыслители прошлого хотели видеть в метафизике абсолютную науку; можно восхищаться глубиной их замысла, но следует признать эту идею ошибочной, ибо абсолютной науки быть не может. В этом следует видеть не недостаток, а повод для оптимизма, ведь развиваться может лишь то, что несовершенно.

Как и всякая наука, метафизика развивается, что с неизбежностью приводит к необходимости уточнения и концептуализации своего предмета применительно к изменяющейся познавательной ситуации. Именно от последней зависит постановка метафизических вопросов, их наполнение, а также тот смысл, который вкладывается в, казалось бы, одни и те же вопросы представителями разных «эпох мысли» и разных метафизических традиций. Поэтому я не вижу необходимости сегодня ставить вопрос: «Как возможна метафизика вообще?». Возможность метафизики реализуется не в пустых вопрошаниях, а в ее способности эффективно решать актуальные проблемы современности. Таким образом, в ходе своего становления метафизика становится своим же оправданием.

Литература

1. Weinberg, S. (1994). Dreams of a Final Theory. New York, NY: Vintage Books.
2. Корет, Э. (1998). Основы метафизики. (В. Терлецкий, Перев.) К.: Тандем.
3. Халапсис, А. В. (2008). Постнеклассическая метафизика истории. Днепропетровск: Инновация.

Скачать мои книги:

Халапсіс Олексій Владиславович — доктор філософських наук, професор, академік Академії політичних наук України, завідувач кафедри міжнародних відносин та соціально-гуманітарних дисциплін Дніпропетровського державного університету внутрішніх справ.

19 Comments

  1. 19.05.2014
    Reply

    все-таки метафизика сама по себе – дурная бесконечность, ничто.
    а быть при чем-то – уже не тот статус
    ну, остается – состоять при ком-то.

    как по мне – самое оно, нах онтологию, да здравствует философия духа!

    • 19.05.2014
      Reply

      Метафизика последнее время и развивается преимущественно как философия духа))

  2. 19.05.2014
    Reply

    ОПРАВДАНИЕ МЕТАФИЗИКИ?

    Пользователь сослался на вашу запись в записи «ОПРАВДАНИЕ МЕТАФИЗИКИ?» в контексте: […] Оригинал взят у в ОПРАВДАНИЕ МЕТАФИЗИКИ? […]

  3. Anonymous
    21.05.2014
    Reply

    Прекрасные слова!
    “соответствует духу метафизики как науки. Смысл же науки заключается не в том, чтобы давать окончательные ответы, а в том, чтобы стимулировать и направлять рост знания. Та метафизическая концепция эффективна, которая в состоянии предлагать оригинальные ответы на фундаментальные вопросы и при этом создавать работоспособные модели исследуемой реальности. “
    Волнующие в своем обещании.. 🙂
    А вот для непосвященных примерчик бы “работоспособной модели исследуемой реальности”..
    А?

    • 21.05.2014
      Reply

      Модели реальности – это такая штука, которая для непосвященных как бэ не предназначена. Вы хотите, чтобы я в “двух словах” дал ответ на метафизические вопросы? В двух словах я не дам. Если же в “трех словах”, то я ее предоставил: https://drive.google.com/file/d/0B2whslgm5yjaRG51R3lrWEZfcmc/edit Можете ее сравнить с моделями Маркса, Данилевского, Шпенглера, Тойнби, Гумилева, Хантингтона и других.

      • Anonymous
        22.05.2014
        Reply

        ДА!!
        Это я конечно, загнул…
        “Со свиным рылом да в калашный ряд”
        Да-с-с, не подумал..
        Ну а чуть проще
        Результат конкретный увидеть бы.
        Я ж понимаю, что “работоспособные модели” – это те, которые дают результат.
        Ну хоть какой-то…

        • 22.05.2014
          Reply

          Если уж совсем в двух словах, то моя позиция, изложенная в книжке, следующая. Миром движут идеи. Эти идеи влияют как на самосознание отдельных личностей, так и на алгоритмы социальной деятельности, которым эти люди следуют. В “производстве идей” философия (метафизика) занимает одну из ключевых позиций. Египетские пирамиды, крестовые походы, Великая стена и т.д. – это все отражение мировоззренческий установок, фигурально говоря, “прикладная метафизика” (вспомните, кстати, известное: “мы диалектику учили не по Гегелю…”). Если же говорить о сегодняшних реалиях, то та же глобализация мною рассматривается (в главе 4.4) как “метафизический проект Запада”. То есть, я пытаюсь показать, что между развитием философских (метафизических) идей и развитием соответствующего общества существует хоть и не прямая, но достаточно сильная корреляция.
          В двух словах как-то так)).

          • Anonymous
            23.05.2014
            Reply

            Да, спасибо за краткий и внятный ответ. Из монографии этот ответ можно получить при оч-чень сильном желании 🙂
            А так внушительно звучащие Дух и Онтологический замысел (так, кажется? ужасно неудобно работать без исходного текста..) превратились в Идеи. Понятно, конкретно. И практично (почти)
            Знаете, в чем основной недостаток корреляции? она указывает величину зависимости, но не направление. Т.е. не причинно-следственные зависимости). Ведь можно сказать и наоборот (с той же степенью доказательности) : развитие философских (метафизических) идей есть СЛЕДСТВИЕ развития соответствующего общества. есть “кристаллизация”, обобщение текущих (тактических и стратегических) потребностей, создаваемых развитием общества. Ведь та же идея глобализации сформировалась как результат анализа тенденций, УЖЕ существовавших в мировой экономике в виде частных решений и действий отдельных корпораций.
            PS.Впрочем, я снова тяну в марксизм 🙂
            PPS/ впрочем, это не влияет на суть рассуждений

            • 23.05.2014
              Reply

              Интерпретации корреляций зависят от точки зрения. Маркс считал, что бытие определяет сознание, идеалисты – наоборот. Мне ближе позиция идеалистов, но я полагаю, что в реальности там очень тесная и неоднозначная взаимозависимость. В любом случае, философия (метафизика) должна идти в ногу со временем (по возможности – опережая его), а не заниматься самокопанием и словоблудием. Как-то так).

  4. […] Метафизика, как следует из объяснения её предмета Аристотелем, занимается исследованием первых начал сущего. Что это за начала и как к ним подступиться? Пытаться искать их с позиций гипотетического «абсолютного наблюдателя»? Но невозможно знать, как это сущее может воспринимать «абсолютный наблюдатель» и имеет ли вообще смысл такое словосочетание. У человека есть опыт бытия человеком, но не опыт бытия Богом, тигром или пауком (вспоминается в связи с этим известная статья Томаса Нагеля «На что похоже быть летучей мышью?» [5]). Человек может воспринимать мир, опираясь на свои способности восприятия, а потому самопознание является средством постижения не только собственного субъективного (субъектного) пространства мысли, но и всей внешней реальности мира, попадающего в горизонт Я. Начиная с Канта, метафизика много сделала для придания вопросу о бытии антропного измерения. После долгого забвения опять был актуализирован сократовский призыв к самопознанию, метафизика повернулась лицом к человеку. Однако если всякая онтология ныне «человекомерна», то и первые начала сущего, о которых ведет речь метафизика, должны каким-то образом соотноситься с человеком, иметь представительство в его собственной сути. […]

Leave a Reply

Your email address will not be published.