Затерянные во времени

Увидеть прошлое легко: для этого достаточно посмотреть на звездное небо. Но как видимые нами сейчас галактики отражают положение дел, которого уже нет, так и в социальной реальности можно наблюдать феномены, которых, по всем расчетам быть уже не должно, а они, каким-то образом – есть. Наиболее показательны в этом плане «застрявшие в прошлом» народы. Я имею в виду не тех обитателей пустынь и прерий, которые вполне укоренились в «своем» времени, не испытывая по этому случаю никакого дискомфорта, а о тех, чьи действия в «одном» времени вступают в противоречие с собственным сознанием, живущим во времени «другом».

Пожалуй, нет народа, который так же часто «опаздывает» в истории, как народ русский. Дело даже не в реальном отставании от соседей, а в детско-мстительных комплексах по поводу собственной неполноценности и в желании всеми силами «догнать и перегнать». Это последнее очень важно. В «догнать» заключена скрытая обида на весь мир за отставание (которое русская душа с болью вынуждена признать), а в «перегнать» – угроза: вот вырасту, тогда-то всем вам покажу! Приведу пару исторических примеров.

Первым русским царем стал Иван Грозный, который в таком качестве был коронован в 1547 году. Слово «царь» происходит от «Цезарь» – когномена рода Юлиев, который стал впоследствии одним из титулов правителя Римского государства. Но то – Рим, а то – Москва. «Цезарь медведей!» – прыснула Европа.

Однако Иван Васильевич воспринимал свой титул вполне серьезно. Более того, в переписке с иностранными государями он именовал себя потомком Августа, ссылаясь при этом на «Послание о Мономаховом венце». Данный опус написал около 1503 года митрополит Спиридон, получивший «за резвость» довольно неожиданное для служителя Церкви прозвище «Сатана». В этом Послании, которое сочинял на тот момент девяностолетний старец, Рюрик получил невероятную генеалогию, из безвестного варяжского авантюриста превратившись в родственника римских императоров. По версии Спиридона, Рюрик был потомком некоего Пруса, брата Августа. Тот факт, что у последнего не было братьев, особенно с таким варварским именем, в расчет, конечно, не принимался.

Казалось бы, какой спрос с впавшего в маразм старца? Но то, что его сочинение фактически легло в основу государственной политики, это уже диагноз для такого государства. Представляю, как тогда ухахатывались европейские монархи, читая послания этого вылезшего из Орды «потомка цезаря Августа»…

Другая история. В 1798 году Наполеон захватил Мальту, которая тогда принадлежала Ордену госпитальеров (Мальтийскому ордену). Основанный крестоносцами, Орден достойно зарекомендовал себя в Святой Земле, а после окончания Крестовых походов был важной составляющей в защите Христианского мира от мусульман в Средиземноморье. Однако к началу Нового времени эпоха рыцарства сошла на нет, а к концу XVIII века потребность в Ордене фактически полностью исчезла.

Но тут, неожиданно для многих, Орден получил «второе дыхание» в Российской империи, куда бежали его рыцари, выбрав новым великим магистром Павла I. Русские дворяне массово ринулись получать «рыцарские» звания, а знаки отличия Ордена госпитальеров стали котироваться наряду с императорскими наградами. Повальное увлечение «мальтийской темой» нельзя объяснить просто желанием угодить императору, ибо оно не прошло и с воцарением Александра I, который весьма прохладно относился к прожектам своего отца. Здесь другое.

Русское высшее сословие (ряды которого особенно пополнились при Екатерине II за счет разного рода проходимцев) в глубине души прекрасно понимало свою ущербность по сравнению с европейской аристократией. А тут – возможность почувствовать себя рыцарем-крестоносцем! И даже в походы ходить не надо. Такой шанс упустить было никак нельзя.

Для Европы Мальтийский орден был позавчерашним днем, туда шли обнищавшие дворяне, которым больше нигде ничего не светило; в России «мальтийскими кавалерами» становились сановники и генералы. И никого не смущало, что Орден – католический, и что пребывание в нем предполагало принятие на себя обязательств, никак не связанных со служением той или иной империи… «Смотри, какая у меня цацка! Я ведь теперь не как либо что, я теперь – крестоносец!»…

Что объединяет эти, казалось бы, совершенно разные примеры?

1. «Задержка во времени». Европа давно перебесилась с историческими фейками (типа «Константинова дара» и др.) и стала критично относиться к различного рода «сенсациям»; в Московии это только входило в моду. Европа давно перевернула историю рыцарства, Россия же, у которой своих рыцарей отродясь не было, ухватилась за эту «новую» для себя тему. Будь Иван Грозный современником Пипина Короткого или Карла Великого, будь Павел I современником Ричарда Львиное Сердце или Людовика Святого – такие вещи воспринимались бы иначе.

2. «Выпадение из контекста», что следует из п. 1. Когда внутренне явление продуцируется вовне, оно должно быть так или иначе связано с внешним контекстом. Назови Иван Грозный себя потомком Чингисхана и объяви Московию Платиновой Ордой – никто в Европе и не почесался бы (хотя татары, возможно, и поставили вопрос о легитимности). Однако европейцы прекрасно знали, кто такой Август (к тому времени Тацит и Светоний вновь стали популярными), и понимали абсурд претензий московского правителя. Столь же абсурдно выглядели и русские православные «рыцари-крестоносцы». То есть, «изнутри» тренд кажется восходящим (был великий князь, стал царь, был Рюрикович, теперь – чуть ли не «Августович»), но поскольку он (тренд) направлен «вовне» (в обоих случаях – желание занять место в европейской иерархии, и шире – в европейской культуре), он оказывается трешем из-за несогласованности с внешним контекстом.

Я мог бы приводить еще много примеров куда более известных и знаковых, но ограничился именно этими, ибо более известные и так на слуху. Замечу лишь, что в каком-то своем, особом хронопотоке живут и нынешние россияне, большинство из которых до сих пор не могут осознать того, что с середины прошлого века поняли европейцы: величие страны уже не определяется размером ее территории.