Tag: теология

Взгляд на мир божественными глазами всегда был одним из главных мотивов философской мысли. Эту интенцию можно найти уже у греков, она вызывала жаркие дебаты в христианской Европе, она же по факту доминирует в современной науке, как бы последняя ни шарахалась от религиозной идентичности, вышедшей из моды в секуляризированном мире строителей новой Башни. Духовная родословная паладинов познания проявляется весьма парадоксальным образом, неявно отсылая к концепциям, кажущимся бесконечно далеким от того, чем, по убеждению непосвященных, должна заниматься правильная наука. При этом обыватель под «учеными» понимает либо восковые фигуры почивших мэтров, либо живых цеховиков, усердие которых едва ли в полной мере компенсирует нехватку воображения.

В августе 975 года воображение жителей Византии было потрясено невиданным прежде событием: в небе появилась огромная комета, которая ярко светила с полуночи до утра на протяжении восьмидесяти дней, а видом своим напоминала кипарис; люди были напуганы и озадачены. Вопрос касался национальной безопасности, поэтому император Иоанн I Цимисхий сформировал комиссию экспертов для изучения непонятного феномена. Поскольку событие было небесным, а структур, подобных НАСА, у ромеев не было, выбор монарха пал на двух церковных сановников — Симеона и Стефана. После тщательного исследования комиссия пришла к единодушному выводу, что комета предвещает Иоанну победу над врагами и долгие годы жизни. О гонораре за качественно проведенную экспертизу ничего не известно, но можно не сомневаться, что в долгу император не остался.

Человек — это существо, которое занято производством, обменом и потреблением смыслов. Я намеренно говорю о «смыслах», а не об «идеях», ибо в производстве последних задействованы преимущественно интеллектуалы, да и основными потребителями выступают, зачастую, они же. Государство и семья, торговля и военное дело, театр и спорт, изобразительное искусство и музыка, — несут на себе печать религиозных и мировоззренческих смыслов, определяющих архитектонику конкретного общества и отличающих ее от других.

Объективность социальной реальности (в темпоральном срезе представленной миром истории) имеет мало общего с объективностью физического мира, фактическое существование которого оказывается внешним по отношению к человеку атрибутом. Социальная же реальность антропна «по определению», из чего следует, что человеческие взгляды, представления, убеждения и даже фантазии — все то, что можно обозначить словом «идеи» — оказываются не только субъективными переживаниями, но могут, при определенных обстоятельствах, стать конструктивным фактором исторического бытия. И если бы кто-то решился составить список наиболее фундаментальных идей, владевших умами людей, живших во всех известных нам обществах на протяжении всей известной нам истории, то он бы убедился, что подавляющее большинство из них имело ту или иную степень религиозной составляющей. Последнее обстоятельство выдвигает и определенные требованию к постижению истории, ведь исследователю гораздо проще понять чуждые его времени и его культуре научные, политические, философские концепции, нежели чуждые религиозные формы.

Как соотносятся трансцендентное и имманентное? Подобного рода вопрос может рассматриваться в разных плоскостях и аспектах, в зависимости от контекстуальной определенности трансцендентного и имманентного. Для метафизики истории этот вопрос приобретает особую остроту в связи с тем, что ее собственная предметная область двойственна и противоречива: как метафизика, она направлена на постижение трансцендентного, но как метафизика истории, она должна установить то, каким образом первые начала и высшие причины задействованы в имманентной человеческому действию миру истории. Представление о неизменности трансцендентных начал бытия, выступающее исходным допущением христианской теологии, классической метафизики и классической же науки (в той мере, в какой последняя вообще говорит о бытии), доставляет немало проблем при попытке выяснить причину, в соответствии с которой сущее, соотнесенное с бытием как со своей основой, не покоится как последнее в некоей неизменности ставшего, а изменяется в становлении. Почему же сущее пре-бывает в становлении, а не «есть» как ставшее? По-видимому, существует какая-то причина того, что «быть» означает «быть в становлении», а то, что перестало становиться, у-с-покоилось, то и перестает «быть».

Прежде чем переходить к разговору о возможной цели, смысле истории, ее направленности, сценариях будущего и другим традиционным для метафизики истории темам, следует обозначить темпоральные границы и пространственные характеристики соответствующей бытийной сферы. Из дальнейшего изложения будет видно, что решение этих, казалось бы, формальных вопросов, отнюдь не «лежит на поверхности», но оно крайне необходимо для придания концептуальности метафизическим разысканиям, связанных с постижением всемирно-исторического процесса. Вопрос о том, «с чего» начинается всемирная история и «чем» она может закончиться, дополняется вопросом о территориальных границах «исторического мира».

Задолго до Гегеля, который положил идею единства и борьбы противоположностей в основу своей диалектической системы, похожая доктрина была сформулирована Гераклитом Эфесским (примерно 544—483 гг. до н. э.). Смысл ее в том, что гармония – это не стабильная данность (как вечное соотношение чисел у Пифагора, абсолютное бытие Парменида, неизменность платоновских эйдосов или абсолютная самодостаточность христианского Бога), а результат процесса борьбы. Именно в борьбе противоположности соединяются, чтобы породить движение.

Проблема универсалий – одна из ключевых тем средневековой схоластики. Чтобы ее продемонстрировать, я обычно пользуюсь таким примером. Представим себе, что в результате какой-то катастрофы с лица Земли исчезли все люди. Вопрос: «останется ли понятие “человек”»?

Как правило, мои студенты разделяются на два лагеря. Одни говорят, что понятие останется, другие – что нет. Первую группу я поздравляю с тем, что они – «реалисты», то есть, предполагают «реальное» существование понятий, независимо от нашего ума и даже нашего существования, вторую поздравляю с тем, что они – «номиналисты», исходящие из предположения, что понятия (в частности – понятие «человек») – это наши изобретения, «имена» (nomina – «имя»), имеющие смысл лишь для людей.

Можно ли предсказать судьбу человечества в целом, отдельного человека – в частности? Я имею в виду, конечно, не расчет возможных последствий наших действий (совершая более или менее значимое для нас действие мы почти всегда предполагаем соответствующие последствия), а возможность, так сказать, про-видеть будущее.

Кто был лучшим европейским оратором за всю историю? Цицерон? Робеспьер? Троцкий? Гитлер? Некоторые историки считают, что лучшая в европейской истории речь принадлежит папе Урбану II. Ее папа произнес после окончания заседаний Клермонского собора, 26 ноября 1095 года, и посвящена она была организации первого крестового похода.